Клиника шизофрении (частный случай)
Обследуемый О. привлечен к ответственности за попытку убить своего товарища К. Наследственность у О. психическими заболеваниями не отягощена. В детстве ничем не болел, успешно учился в школе. По окончании 7 классов школу оставил в связи с тяжелыми материальными условиями. Работал на заводе каменщиком. По характеру был живым, общительным, веселым, всегда охотно помогал своим товарищам по работе. В возрасте 20 лет поведение О. изменилось. Сделался раздражительным, вспыльчивым, обидчивым. В ответ на замечания окружающих то начинал плакать, то становился злобным, грубым. Во время ссор всегда волновался, при этом чувствовал, что горло сжимается, к нему «что-то подкатывается и появляется физическая слабость».
О. часто задумывался о причине наступивших с ним изменений и пришел к выводу, что это результат его «бытовой неустроенности». Обратился в районную поликлинику, так как плохо спал по ночам. Поставлен диагноз психастении. Продолжал работать, самочувствие не улучшалось. Временами думал, что люди изменили к нему отношение, но в чем это выражалось, определить не мог. Со своим приятелем К. до последнего времени поддерживал дружеские отношения.
В день правонарушения (через 2 года после появления психических расстройств) О. вышел рано утром во двор, собираясь идти на работу, увидел К., который также шел на работу. Внезапно пришла мысль убить К. О. быстро зарядил охотничье ружье и, когда К. приблизился к калитке дома, выстрелил в него. После этого бежать не пытался, сопротивления не оказывал, сидел на скамейке, повторяя: «Что я наделал».
При обследовании первичной амбулаторной судебно-психиатрической комиссией в связи с «непонятным мотивом» совершенного деяния О. был тосклив, не мог объяснить свой поступок, расспрашивал о состоянии потерпевшего, плакал, волновался по поводу своего будущего. Заключение о психическом состоянии О. не вынесено; направлен на стационарное обследование в Институт общей и судебной психиатрии им. В. П. Сербского.
В соматическом и неврологическом состоянии отклонений от нормы не отмечено. При беседе с врачом О. был тосклив, на глазах появлялись слезы, говорил, что ему неприятно находиться с преступниками, хотя он понимает, что и сам ничем не отличается от них. Поведение О. в отделении не всегда было одинаковым. Тоскливо-подавленное настроение сменялось раздражительностью, грубостью, иногда нейтральные вопросы окружающих неожиданно вызывали у О. злобное недовольство, он требовал немедленной выписки. Часто становился повышенно обидчивым, плаксивым и по-разному пытался объяснить слезы: ссылался то на длительное пребывание в стационаре, то на головную боль.
Приблизительно через 2 мес. (первая стационарная экспертная комиссия не вынесла окончательного заключения о психическом состоянии обследуемого) при беседе с врачом О. начал говорить о том, что сейчас у него появляется в голове «много мыслей», и не только о своей судьбе, но и о жизни вообще, о том, как протекает жизнь, что было раньше и что произойдет в дальнейшем. Иногда неопределенно говорил, что люди кажутся ему изменившимися, что на него смотрят подозрительно, обсуждают его поступки, но свои высказывания не развивал. Припоминая поведение некоторых людей на работе, высказывал предположение, что по отношению к нему что-то «замышлялось». Такие заявления обследуемого были нестойкими, он не фиксировал на них внимание и отмечал, что, может быть, все это ему казалось.
Заключение: у О. определяется шизофренический процесс; в отношении совершенного деяния невменяем.
О. помещен в психиатрическую больницу общего типа на принудительное лечение. По данным катамнеза, через 4 года у него развились стойкие идеи преследования, галлюцинаторные явления, расстройства мышления в форме резонерства.
